Мистические тайны Гурджиева. Часть седьмая: Первое мистическое путешествие Гурджиева к трону Чингисхана

Артур Кралайн выпрыгнул из седла, жестом приказал китайцам спешиться. Те беспрекословно, как-то суетливо повиновались, и мой первый помощник начал избивать нагайкой безмолвных проводников, повергнутых с первого удара в непонятный шок: они только закрывали руками лица, и один из них, получив удар по щеке, упал на землю; кровь заливала его лицо. Артур Кралайн же вошёл в азарт, вспотевшее лицо его, красивое, утончённое, свела сладострастная судорога — он хлестал и хлестал обезумевших от страха и боли несчастных китайцев, которые сносили побои молча, и в этом было нечто ужасное... Отвратительную сцену избиения наблюдали все члены нашей экспедиции, тоже в полном молчании, и никто не заступился за наших проводников. Никто, в том числе и я... Теперь я могу признаться в этом: мы — все! — боялись Артура Кралайна. Он стал главным в нашем отряде, заложив в фундамент своей диктаторской власти над нами страх и насилие.
Наконец он нанёс последний удар – устал или почувствовал, что дело сделано. И, утерев рукавом пот с лица, тяжело дыша, сказал:

— Переведи им: если эти грязные скоты не будут делать свою работу, я пристрелю их, как бешеных собак.

Эту фразу я покорно перевёл слово в слово.

— Да, да...— прошептал старший проводник ( его одежда была разодрана в клочья ).— Мы идём...

Через полчаса наш отряд двинулся в путь. И опять ехали быстро, стремительно, иногда, если дорога позволяла, рысью. Куда мы спешили? И хотя за день с лихвой можно было покрыть расстояние в сорок вёрст, мы 23 октября 1901 года так и не попали в Падинг.

Во втором часу — ещё не была сделана остановка на обед — вдруг внезапно начало темнеть, как будто в середине дня кромешная ночь падала с неба. И все мы подняли головы вверх. Действительно, в небесах творилось нечто несусветное: неслись навстречу друг другу, сталкивались тяжёлые чёрные тучи, небо густело, наливалось свинцом, опускалось всё ниже и ниже. И некая противоестественность заключалась в том, что в небе всё было в движении, клокотало, черно дымилось; там, вверху, бушевали вихри, ураганный ветер закручивал в спирали огромные массы тяжёлых туч и сталкивал их друг с другом, - а внизу, на земле, была полная, гнетущая тишина. Штиль.

Наш путь пролегал по каменистому руслу высохшей реки. На левом её берегу сразу начиналась крутая скальная горная гряда, совершенно голая, без всякой растительности, поднимавшаяся огромными тёмными уступами, почти отвесно; вдоль правого берега шла дорога, еле заметная, иногда исчезавшая вовсе, и её могли определить только проводники; за ней медленно, полого поднималась холмистая солончаковая земля, пустынная и суровая, местами поросшая островками седого ковыля.

Безусловно, наша прекрасная голубая и зелёная планета – творение Господа Бога, в которое Он вложил Свою любовь. Но есть во Вселенной некие тёмные силы, которые мешали Ему. Или пытались мешать. А может быть, иногда Он уставал в своей тяжёлой работе и отлучался куда – то, чтобы отдохнуть. И вот тогда Другие спешили испортить Божественный Замысел и прикладывали свои волосатые руки к ещё не сотворённой до конца Земле. И тогда на ней появлялись такие местности, как та, в которой наша экспедиция оказалась 23 октября.

Между тем небо уже было однородно — чёрное, тяжёлое, низкое. На землю опустились сумерки. Не ночь, но густые сумерки. А ведь было только два часа дня! Внезапный, ураганный порыв ветра прокатился по местности, где мы находились. И тут же над горной грядой слева вспыхнула ослепительная молния... Это вывело нас всех из оцепенения. И здесь необходимо подчеркнуть: с того мгновения, как начало стремительно темнеть, а небо превратилось в низкое чёрное покрывало, и до порыва ветра и первой молнии прошло лишь две-три минуты. Теперь, после молнии, все ждали оглушительного раската грома. Но его не последовало. И это обстоятельство я запомнил на всю жизнь: вопреки всем известным физическим законам на нашей Земле, после той слепящей могучей молнии грома не было. Нам дали время...

— Сейчас грянет потоп,— тихо сказал кто-то.

И эти слова окончательно вывели меня из оцепенения.

— Разбиваем лагерь! —закричал я.— Лошадей стреножить и — в загон из жердей и канатов! Палатки крепить по принципу «ураган» ( у нас были походные палатки для английской колониальной армии с точными пространными инструкциями, записанными в книжице с непромокаемыми страницами ). Мы почти успели: ливень, который рухнул на землю не струями, а в буквальном смысле слова стеной, застал нас, когда мы заканчивали ставить последнюю палатку. И первых нескольких мгновений под этим потоком было достаточно, чтобы промокнуть до нитки. Но у нас было во что переодеться, и скоро все расселись в своих палатках. Буйство стихии продолжалось весь день, вечер и первую половину ночи: грохот водной лавины по туго натянутому брезенту над головой, завывание ветра, который то устраивал свою свистопляску вокруг наших палаток, то уносился в горы, и казалось, что он там переворачивает огромные камни; беспрерывные раскаты грома, тоже то близкие, многократно повторяемые эхом, то дальние, глухие, похожие на рычание огромного ленивого зверя; даже через брезентовые стены были видны молнии — палатка вдруг озарялась тёмно-коричневым светом.

Мы с Артуром Кралайном после торопливой, без всякого аппетита, трапезы лежали при свете походной лампы на своих подстилках и молчали. Только один раз мой загадочный и страшный спутник сказал:

— Здорово я их донял! — В его голосе были торжество и злорадство.

Зловещий смысл заключался в его словах, и я боялся признаться себе, что знаю ЭТОТ смысл.

Под грохот ливня по палатке и раскаты то близкого, то дальнего грома я — странно! — незаметно для себя заснул. Проснувшись, я тут же понял: ураган прекратился. Тишины не было — ночь заполнял мощный гул, но это не был ни ливень, ни ветер. Лампа погасла. Артур Кралайн спал, отвернувшись к стене. Рядом с его подстилкой лежало охотничье ружьё, и я понял, вернее, знал, что оно заряжено.

И страшное решение возникло во мне: взять ружьё и застрелить Артура Кралайна — немедленно, сейчас же!.. И тогда... Что — тогда? Всё изменится к лучшему? Что изменится? И почему — к лучшему? Я не знал. Однако мне стоило неимоверного усилия преодолеть себя: моя рука уже тянулась к ружью, и кто-то во мне приказывал: «Убей! Убей его!»

Резко поднявшись, я вышел из палатки. И — замер, поражённый. Невероятная ирреальная картина предстала, правильнее сказать — разверзлась передо мной: над чёрными уступами скалы, над солончаковым плато, уходившим к далёким горным хребтам, стояло — именно стояло! — высокое чёрно-аспидное небо с редкими незнакомыми звёздами, в зените висела неправдоподобно большая полная луна, и в её мёртвенном свете было видно, что всё залито водой: в солончаковом плато блестели образовавшиеся озерки и большие лужи, всюду струились ручьи; сухое ещё вчера русло реки превратилось в бурлящий, широкий, стремительный поток, он подступил к нашему лагерю, залил дорогу, по которой нам предстояло продолжать путь, и бесстрастная, спокойная, загадочная луна освещала буруны в этом, как по волшебству, возникшем потоке. Это его мерный и, одновременно, грозный шум заполнял всю округу.

Рано утром обнаружилось: ночью, то есть во время урагана, из лагеря исчезли китайцы-проводники и увели с собой трёх лошадей, принадлежавших людям Бадмаева. Эта новость не обсуждалась — мы спешили. Я и сейчас не могу объяснить: почему мы так спешили? Стремились поскорее покинуть проклятое место, где сгинули охранники-буряты и обрушилась на нас непонятная, не виданная в тех местах октябрьская гроза? Потом, когда мы рассказывали о ней местным жителям, нам не верили.

24 октября к вечеру мы были в Падинге. После ужина в мою каморку ( мы остановились на постоялом дворе ) постучали.

— Войдите,— сказал я.

Это были двое моих верных друзей, один из Карса, другой из Александрополя.

— Георгий,— сказал один из них, не глядя мне в глаза,— дальше мы не пойдём. Мы возвращаемся. И ни о чём не спрашивай.

Я не спрашивал. И не хотел дальнейшего разговора — мне нечего было сказать.

— Дай нам только денег на обратную дорогу.

Я отпустил их с Богом, щедро снабдив всем необходимым для нелёгкого обратного пути в Россию. На следующий день моих друзей в Падинге уже не было. Странно: Артура Кралайна обрадовал внезапный отъезд двоих членов нашей экспедиции.

— Испугались! Что же — к лучшему, что они убрались. Жидковаты. Таким не место в нашем отряде.

Он говорил как хозяин. Хозяин положения. Новых проводников мы нашли без труда. Их было трое, все средних лет. Меня удивило только одно обстоятельство: они были готовы идти с нами за любую плату и совсем не торговались. Теперь наш отряд состоял из восьми человек: нас пятеро и трое проводников; у нас было двенадцать лошадей — на четырёх из них мы погрузили весь дорожный скарб.

Как рассказать о том, что последовало? Нет, я не могу и не хочу описывать дальнейшее подробно. Здесь важны не столько события, сколько моё состояние.

Мы по-прежнему двигались быстро, спешили, будто кто-то торопил нас, и всё дальше углублялись в горы Тибета. Скоро на горизонте возникли величественные вершины в покрове вечных снегов. За первые две недели мы покрыли огромное расстояние, и в середине ноября достигли следующего города на нашем пути — Пранга. И – началось.

Мы остановились на постоялом дворе — в одной комнатке мы с Артуром Кралайном, в другой — трое оставшихся членов нашей экспедиции; проводники после ужина заночевали на улице — вечер был тёплый, безветренный и замёрший, будто в ожидании чего-то.

Казалось, ничто не предвещало беды. А утром произошло первое невероятное событие. Комната наших троих товарищей была рядом, за тонкой стеной. Я сплю очень чутко и ручаюсь: там, за стеной, всю ночь была абсолютная тишина. В начале восьмого мы постучали в дверь к соседям — пора завтракать. Никто не ответил. Дверь была заперта изнутри. Начали стучать громче — никакого ответа. Позвали хозяина, и он помог нам вышибить дверь.

Нашим глазам предстала неправдоподобная, жуткая картина: никого нет, окно заперто изнутри, никаких следов насилия. Но самое абсурдное заключалось в том, что возле трёх низких топчанов, заменявших кровати, аккуратно была сложена верхняя одежда и возле каждой стопки, тоже аккуратно, стояли походные мягкие сапоги, хранившие на себе пыль пройденных дорог. То есть трое членов нашей экспедиции покинули комнату в нижнем белье. Но каким образом, если и дверь и окно закрыты изнутри?

Помню своё состояние: в какое-то мгновение мне показалось, что я схожу с ума. Хозяин постоялого двора пожал плечами, на его сонном загадочном лице ничего не отразилось. Или он ничего не понял, или ему всё на свете было безразлично.

Зачем-то я ринулся во двор, где под крытым навесом стояли наши лошади и ночевали проводники. Там всё было мирно и спокойно: лошади, встряхивая головами, хрустели свежим сеном, недавно проснувшиеся проводники тихо переговаривались о чём-то своём. Я растерялся. Наверно, со стороны я выглядел более чем нелепо: ринулся в ближайшие харчевни — не там ли завтракают мои товарищи? Промчался по небольшому базарчику, расталкивая встречных, чуть ли не сшибая их с ног: может быть, мои спутники что-то покупают? И наконец, я стал громко кричать, почему-то по-армянски:

— Полиция! Где здесь полиция?

На моё плечо легла сильная, крепкая рука и вырвала меня из толпы, которая уже собиралась вокруг.

— Уймись! — прошептал мне на ухо Артур Кралайн, и я мгновенно стал тих и послушен. Он уже вёл меня к нашему постоялому двору.— Никакой полиции, никаких контактов с местными властями. Начнётся следствие, мы туг застрянем. И на нас всё и свалят.

— Но... где же они? — в тихой панике ( которую можно назвать тихим помешательством ) спрашивал я.— Что произошло? Куда они делись? И... Каким образом?

— Арсений, успокойся. На твои вопросы у меня нет ответов.— Артур Кралайн говорил совершенно спокойно и холодно.— Убеждён: на них ни у кого нет ответов. Во всяком случае, у обыкновенных людей. Я знаю одно: нет смысла их искать. Мы их не найдём никогда. И нам нужно как можно скорее убираться отсюда.

Забегая вперёд, скажу следующее. Несколько лет спустя я узнал: те трое, мои верные друзья, кого я позвал с собой за троном Чингисхана, обнаружили себя в своих домах, в своих постелях, просто однажды утром они проснулись и не могли вспомнить, где они были, что с ними произошло: память об экспедиции в их сознании была стёрта.

Быстро, поспешно собравшись, мы двинулись в путь. Я уже знал: что-то подобное ещё произойдёт. И приготовил себя к худшему. «Ничему не буду удивляться»,— внушал я себе. И когда однажды утром мы увидели в загоне трёх мёртвых лошадей — они пали ночью без всякой причины, накануне были здоровы, накормлены, вымыты в горной речке,— я это происшествие воспринял как неизбежность в череде других неизбежностей, которые нас ждут.