Мистические тайны Гурджиева: часть четвёртая

Посвящается 100-летию Великой Октябрьской социалистической революции

Часть 1, Часть 2, Часть 3

16 марта 1901 года

«Всё на том же извозчике Глеб Бокий доставил меня на Карельский перешеек, в Куоккала, и конспиративной дачей оказалась двухэтажная вилла, расположившаяся почти на самом берегу Финского залива, среди высоких сосен, валунов, выступивших огромными серыми пятнами из покрывала девственного снега. На стук вышла высокая седовласая женщина с аристократическим, надменным, как мне показалось, лицом; кутаясь в норковую накидку без рукавов, внимательно посмотрела на нас с Глебом и сказала, слегка поджав узкие губы:

— Здравствуйте, господа!

— Доброе утро, Анна Карловна! — Голос Бокия был полон почтения.— Вот привёз вам нового жильца — Арсений Николаевич Болотов, студент-географ, сейчас в академическом отпуске, интеллигент, пожалуй, замкнут, основное пристрастие — книги. Поживёт у вас месяц, может быть, полтора.— Незаметным жестом был погашен мой недоумённый взгляд.— Не сомневаюсь: вы понравитесь друг другу. Глеб сделал паузу, очевидно ожидая реакции хозяйки, но Анна Карловна молчала. – Словом, - заспешил Глеб Бокий, - прошу любить и жаловать!

— Проходите! — только и сказала «мадам» (так всё время, проведённое на «даче», про себя я называл Анну Карловну Миллер, вдову отставного генерала Г. И. Миллера. «Мадам» очень ей подходило).— Все комнаты свободны, выбирайте любую.

— Пожалуй, каминную,— сказал Бокий.— Уж больно там уютно.

— Пожалуйста! Я распоряжусь, чтобы Даша принесла бельё. Через полчаса прошу в гостиную на завтрак.

«Чудеса какие-то,— даже несколько подавленно думал я — Ничего себе конспиративная дача революционной подпольной организации, касса которой «пуста»!..» Каминной оказалась небольшая мансардная комната на втором этаже с видом на Финский залив — нагромождение льдин у самого берега, среди них и дальше, на белой ледяной поверхности,— всё те же тёмные, даже чёрные валуны, и уходящая к серому туманному горизонту, густо-чёрная водная необъятность залива. Я стоял у окна, не в силах оторвать взгляда от сурового пейзажа, моря, идеально ровных стволов сосен.

— Нравится тебе сия келья? — ревниво спросил за моей спиной Глеб Бокий.

Я повернулся к «келье»: небольшой камин, у глухой стены напротив него — широкий диван, у второго окна — письменный стол с настольной лампой, стул перед ним на вращающейся ножке (как стул для рояля), два кресла по углам; на полу — ковёр с ярким замысловатым рисунком, в котором при желании можно было разглядеть каббалистические знаки. Ещё в одном углу на изящной этажерке с гнутыми ножками стоял гипсовый бюст Александра Сергеевича Пушкина, отличная копия с какой-то знаменитой скульптуры, автора которой я не знал.

— Очень нравится,— сказал я.— И что, такие камины во всех комнатах?

— Ну и пустяки тебя интересуют! — усмехнулся Глеб.— Нет. В остальных комнатах голландские печи. Только здесь это английское изобретение. Потому и «каминная». Это кабинет покойного хозяина. Есть ещё вопросы?

— Есть. Почему два месяца? Что я здесь буду делать?

— Отдыхать. Набираться сил. И вот что, Арсений Николаевич,— на моём новом имени и отчестве был сделан акцент.— Привыкай, дорогой товарищ, к этому прозвищу, только на него и откликайся. Под ним будешь работать в «деле Бадмаева».— Глеб в некотором раздумье прошёлся по комнате.— Но ломать голову о предстоящем не следует. Твоё время настанет. Над тем, что предстоит, мы работаем...

— Кто это «мы»? — перебил я.

— Мы! — жёстко сказал Бокий.— И тебе во всей этой питерской суете совсем не обязательно участвовать. Зря мелькать на людях не стоит. Появился один раз, представился товарищам — достаточно. Кругом полно полицейских ищеек и провокаторов. Теперь отдыхай, гуляй по окрестностям. Можешь, например, к Репиным наведаться.— Бокий вдруг остановил себя: — Впрочем, нет, не стоит! Не рекомендую! Хотя имей в виду: мы — некое студенческое общество, кружок, изучаем археологию, русскую историю. Для своих собраний и индивидуальных занятий снимаем эту дачу у генеральской вдовы Миллер. Она нас так и воспринимает. Анна Карловна особа вполне приемлемая: не любопытная, в душу не лезет, её любимое занятие — молчание. Всё думает о чём-то. Может быть, об умершем муже. Бывает же так! — В голосе Глеба прозвучало крайнее недоумение.— Ты в ней эту страсть к неразговорчивости поддерживай. Известно: молчание — золото.

В дверь деликатно постучали.

— Входите, Даша! — приветливо сказал Глеб.

В комнате появилась девушка лет восемнадцати со стопкой чистого белья в руках, в белом переднике, темноволосая, крепенькая; о таких в России говорят: кровь с молоком. Она была олицетворением молодости, свежести, здоровой жизни.

Не совсем умело сделав книксен, Даша сказала:

— Доброе утро, господа! Анна Карловна кличут вас чай кушать.

— Спасибо, Даша, идём! А ты, если можно, растопи камин. Арсений Николаевич человек у нас южный, кавказский. Мёрзнет на финских ветрах, его согреть надо.

— Слушаюсь!

Я встретил быстрый, игривый взгляд горничной; в нём не было и капли смущения, скорее — призыв.

Положив бельё на диван, Даша бесшумно ушла.

— Кроме Даши,— сказал Бокий,— у Анны Карловны в услужении Данила, громадный мужик, похожий на медведя. Он и сторож, и дворник, словом, в хозяйстве по всем мужским делам. Тип довольно мрачный, но что преотлично — глухой от рождения. Так что у тебя с ним контактов не будет. Словом, исходи из того, что он есть, и вроде бы его нету. А теперь пошли в гостиную, Анна Карловна женщина по-немецки пунктуальная, опозданий не любит.

Когда мы спускались по крутой винтовой лестнице, Глеб, идя сзади, шепнул мне как бы между прочим:

— А на Дашу обрати внимание.

В гостиной с четырьмя большими окнами, заставленной старинной, потемневшей от времени мебелью, стоял длинный стол под белой, сильно накрахмаленной скатертью; он был уже сервирован на три персоны, хозяйка сидела во главе его в кресле с высокой спинкой, мы с Глебом расположились справа и слева. Перед Анной Карловной исходил паром самовар в форме желудя, мне показалось, что он из серебра. Блюда подавала Даша и, уже в середине трапезы, ставя предо мной тарелку, быстро, мимолётно коснулась крепкой грудью моего плеча, явно намеренно. Волна тёмного, туманящего разум желания мгновенно и жарко прокатилась по моему телу.

Завтрак был обилен, изыскан и проходил в полном молчании. Только один раз, когда я довольно долго рассматривал большой портрет в тяжёлой инкрустированной раме — на нём был изображён уже старый, убелённый сединами генерал в парадном мундире, с роскошными золотыми погонами (художник выписал их особенно тщательно: на погоны падали лучи солнца), при всех орденах и регалиях; у старца было породистое, сильное, волевое лицо,— проследив за моим взглядом, Анна Карловна сказала:

— Мой покойный супруг, генерал в отставке Генрих Иванович Миллер.— И, будто ей возражал кто-то, сурово добавила: — Достойнейший был человек. Ему «Святого Георгия» сам батюшка царь Александр Николаевич вручал. Так-то, господа!

Мы с Глебом молчали, занятые крепким чаем с шарлоткой.