Мистические тайны Гурджиева. Часть третья: Гурджиев и Бадмаев

«Он знает о троне...» — испытав внезапный страх, подумал я. «Тот, который...» резко повернулся и теперь смотрел на меня. Его глаза пылали зеленоватым огнём, и в них не было видно зрачков, будто они расплавились в этом неестественном пламени. Мне стало жутко.

— Да,— тихо и буднично, как бы успокаивая меня, сказал Иосиф Джугашвили.— Я знаю о троне Чингисхана, о той космической силе, которая заключена в нём. И о том, что именно от тебя я должен получить его. Молчи! Не задавай никаких вопросов!

Действительно, вопрос: «Ты тоже встречался с Великим Посвящённым?» — уже готов был сорваться у меня с языка.

— Мне был вещий сон.— Коба усмехнулся, пытаясь скрыть иронию.— Жаль, Георгий, очень жаль, что мы вместе не можем отправиться в этот поход... В участии в нём мне отказано.

Я молчал, не зная, что сказать.

— А теперь слушай меня внимательно. Этот тибетский знахарь может субсидировать военную экспедицию в Тибет.

— Почему военную? — вырвалось у меня.

— Вот! — Коба возбуждённо засмеялся.— Ты попал в точку! В бумажках, которые я дал тебе, нет этих сведений о генерале Бадмаеве.

— Он генерал? — удивился я.

— Да, он действительный статский советник и генерал. Вот что нам известно,— на слове «нам» было сделано ударение,— об этом человеке. Во-первых, он страшно, баснословно богат. Со знатных вельмож, которые у него лечатся, он дерёт порядочные денежки. Плюс всяческие тибетские лекарства в его аптеке. А во-вторых... он вместе с правительством затевает какую-то военную аферу в Китае или в Монголии...

Вместе с правительством? – не удержался я от вопроса.

Ну… если исходить из того, что нам известно, не целиком всё правительство в курсе дела.— Иосиф опять быстро и бесшумно прохаживался по комнате из угла в угол.— Но отдельные министры и уж во всяком случае господин министр финансов Сергей Юльевич Витте — в курсе. И то, что намеревается предпринять доктор Бадмаев на восточных границах России, финансируется из государственной казны.

— Хорошо! — воскликнул я.— Но при чём тут наша экспедиция? С какой стати...

— А вот с какой стати,— яростно, нетерпимо перебил меня «Тот, который...», подойдя вплотную,— нам предстоит придумать. Где-то под Читой у Бадмаева лагерь, оттуда ведётся вся подготовка к задуманному Петром Александровичем: в Китай, в Монголию, в Тибет отправляются всяческие экспедиции, торговые и культурные миссии, военные отряды... Не перебивай! Отвечаю на твой вопрос: в Министерстве финансов, в ближайшем окружении Витте, работает наш человек. Нам для Бадмаева надо придумать некую легенду, миф — назови как хочешь. Экспедиция в Тибет... Да, да! За троном Чингисхана, его далёкого великого предка. Главное, добраться до трона, а там...— Иосиф Джугашвили хищно улыбнулся и облизал губы.— Вот для этого ты и едешь в Петербург!

— Но почему в Петербург, а не в Читу?

— Бадмаев, скорее всего, сейчас в Питере. А если в Чите, из Петербурга отправишься туда. В Питере тебя встретит Глеб Бокий. Это наш человек — кстати, тифлисец. От него всё узнаешь, он тебя сведёт с кем надо...— Джугашвили задумался, снова отвернувшись к окну.— И вот что... Только Бокий в курсе: он знает про трон. Для остальных товарищей деньги, которые мы получим от Бадмаева,— партийные. Они — на революцию. А трон — это только наше с тобой и Глеба Бокия дело. Ты понял?

— Разумеется...

— Как и что, сориентируемся на месте. Лишь бы получилось.— Коба подошёл к кровати, вынул из-под подушки свёрток, упакованный в газету, протянул его мне: — Деньги на дорогу и жизнь примерно в течение года.— Он засмеялся.— Из партийной кассы. Хотя ты мог бы обойтись и своими. Документы, адреса, инструкции, как и что. И билет на завтрашний поезд в Москву. Там пересядешь в питерский поезд. Всё понятно?

— Да, всё понятно...

Весна 1901 года.

Я впервые ехал в Центральную Россию. И не куда-нибудь, а в обе столицы, сначала в Москву, потом — в Санкт-Петербург. Я был переполнен любопытством: оправдаются ли те мысленные образы этих двух великих городов Российской империи, что сложились в моём воображении? А его питали русская литература, русское образование, которое я получил, общение с моими учителями и наставниками, друзьями-одногодками в Александрополе и Карсе — все они в основном были русскими.

И теперь, на склоне лет ( я пишу эти строки весной 1949 года ) я могу сказать, что мои детство и юность (особенно юность) неразрывно связаны с Россией, русской культурой и историей, я — по духу, первоначальной вере, воспитанию — гражданин Российской империи, вернее, у меня тройное гражданство – российское, кавказское и восточное.

Москвы я не увидел. Среди документов вместе со значительной суммой «партийных денег, полученных от Иосифа Джугашвили, оказалась подробная инструкция; в ней, в частности, говорилось, что, прибыв в Москву на Курский вокзал, я должен тут же взять извозчика и мчаться на Николаевский вокзал — в моём распоряжении два с половиной часа; в Питер поезд-экспресс «Пётр Первый» отправляется в 23.45, и билет мне надлежит купить в мягкий вагон первого класса, под номером шесть. В инструкции говорилось: «Именно у этого вагона в С.-П. тебя встретят».

Поезд в Москву прибыл вечером 14 марта 1901 года. В древней российской столице была ещё зима, густо валил снег, в метели расплывались круги фонарей на дощатом перроне, меня подхватила и понесла толпа прибывших и встречающих — толкотня, гвалт, суматоха. Резко, угарно пахло паровозной топкой. Никогда прежде мне не приходилось оказываться в таком плотном людском скопище — я растерялся, почувствовал себя беспомощным, никому не нужным... Влекомый московской вокзальной толпой, я нёсся куда-то, пока не уткнулся в кожаный фартук с медной бляхой, и кто-то бородатый и пригожий сказал:

— Не подсобить ли, господин хороший?

Передо мной стоял огромный, богатырского сложения детина — московский носильщик.

— Мне бы извозчика. Надо на Николаевский...

— Мигом исполним! Всё будет в лучшем виде.

И через несколько минут я уже сидел в извозчичьей пролётке, ноги укутаны тёплым пледом, дорожный чемодан рядом, за подкладкой пальто — заветная карта Тибета с римской цифрой V. Я окончательно успокоился.

— Пошёл, пошёл, соколик! — Извозчиком оказался молодой парень, несколько разбойного, залихватского вида.— Не сомневайтесь, барин! — Он, натянув вожжи, похлопал ими по бокам крупного, сильного мерина серой масти в яблоках.— Доставим как надо! Не опоздаете!

И вечерняя Москва, утонувшая в густом мокром снегопаде, завращалась вокруг меня, промелькнула, как в пёстром праздничном сне: огни, встречные извозчики и редкие легковые машины, яркие витрины магазинов, толпы на тротуарах, силуэты церквей, колокольный звон, и вдруг, неожиданно, тёмные пустынные переулки, подслеповато-розово светятся оконца маленьких домиков, утонувших в сугробах. Поворот — и опять нарядная просторная улица, вся в огнях и движении. Моя первая мимолётная встреча с Москвой оставила в душе — на всю жизнь — ощущение лёгкости и праздника. И сейчас я утверждаю: такова была аура этого самобытного, ни на одну столицу мира не похожего города в начале двадцатого века.

Да, мы успели вовремя: до поезда «Пётр Первый», когда я оказался на Николаевском вокзале, оставалось чуть меньше часа. Билет в нужный мне шестой вагон был приобретён немедленно, и за полчаса до отбытия я вошёл в своё купе на одну персону, которое просто ошеломило меня своей роскошью: широкий мягкий диван, покрытый тёмно-коричневым плюшевым одеялом, огромное зеркало в двери (отразившись в нём, я, не скрою, себе понравился: загорелый, крепкий молодой человек в модном чёрном пальто, с белым кашне, в широкополой шляпе); ярко блестели медные ручки двери, на столике, покрытом хрустящей скатертью, красовалась под бледно-голубым абажуром электрическая лампа.

«Ничего себе! — думал я, озирая всё это великолепие.— Вот, оказывается, в каких условиях совершают свои путешествия господа... нет, товарищи революционеры...»

И тут в дверь постучали.

— Да, пожалуйста! — несколько удивлённо сказал я. Кто бы это мог быть? Ведь в Москве я никого не знаю.

Дверь отодвинулась в сторону, и в возникшем проёме передо мной предстал генерал в белых перчатках, который оказался проводником; но уж больно красив был его служебный мундир с жёлтыми лампасами на брюках.

— Добрый вечер, сударь! — сказал он приветливо.— Через десять минут отправимся. Ужинать изволите в вагоне-ресторане или закажете сюда, в своё купе-с?

От неожиданности и с перепугу я заказал ужин «сюда». Никогда не забуду тот свой ужин в вагоне первого класса поезда «Пётр Первый», который уже мчался через зимнюю вьюжную ночь в северную столицу государства Российского. Этот великолепный ужин мне принёс официант в белом кителе, и моя трапеза состояла из салата «оливье» с хреном, горячего судака с польским яичным соусом, бутылки французского рислинга и чёрного кофе с пирожными наполеон. За этот роскошный ужин я с особым удовольствием заплатил изрядную сумму из «партийных денег». Сейчас я смутно вспоминаю, что этим безумным расточительством я мстил Иосифу Джугашвили. За что? Есть ли тут логика?..
Как я сладко спал в ту ночь под монотонный стук вагонных колёс в тёплом, уютном купе! Неплохо, господа, совсем неплохо быть революционером-подпольщиком и совершать конспиративные вояжи на «партийные деньги»!

Поезд прибыл в Санкт-Петербург рано утром, и, как только я вышел из вагона в серую, промозглую неопределённость, в которой расплывчатыми бледными лунами плавали фонари, возле меня тут же появился высокий, смуглый молодой человек в длинном чёрном кожаном пальто на лисьем меху и в кожаной шляпе.

— Товарищ Гурджиев? — тихо спросил он.

— Да, это я.

— Глеб Бокий.— Рукопожатие было коротким и сильным.— Пошли!

Привокзальная площадь была забита извозчиками. Глеб подвёл меня, как я понял, к кому-то из своих.

— Поехали, Аркадий.
В голосе его звучал приказ. Я ехал как зачарованный и очнулся, только когда увидел, что мы медленно въезжаем под тёмную арку большого многоэтажного дома. Мы оказались во дворе-колодце, замкнутом такими же серыми домами-громадинами, как тот, сквозь который проехали только что; мы остановились у одного из парадных.

— Приехали, Георгий,— сказал Глеб и первый спрыгнул на землю.

Подхватив свой чемодан, я последовал за ним. Тёмное парадное. Воняет кошками. Лестничные марши не убраны, затоптаны, такое впечатление, что их никогда не убирают. Мы поднимаемся вдвоем, Глеб Бокий и я. Извозчик остался на улице.

— Нам на какой этаж? — спросил я.

Глеб не ответил, и только когда мы остановились перед обшарпанной дверью без номера на площадке шестого этажа, он, придвинувшись ко мне вплотную, сказал тихо:

— Вот что, Георгий. Не задавай лишних, необязательных вопросов — ни мне, ни другим. Вообще лучше всего меньше говорить.— Он скупо улыбнулся. (У Глеба Бокия были ослепительно белые ровные зубы, которые впоследствии выбьют опричники товарища Сталина перед тем, как по приказу Кобы его «лучший тифлисский друг» будет поставлен к стенке.) — Молчание, как известно, золото. Пока сообщаю тебе главное: доктора Петра Александровича Бадмаева нет в Петербурге. Он в своём базовом лагере, где-то под Читой, или на Байкале. Сейчас место его пребывания уточняется. И когда нам станет известно, где Бадмаев, и будет разработан план операции,— ты отправишься туда. А пока,— Бокий четырежды стукнул в дверь, три раза быстро, без пауз, четвёртый после промежутка в несколько секунд,— осмотришься, отдохнёшь. Собрав всю возможную дополнительную информацию, вместе что-нибудь придумаем — надеюсь, дельное.— Он опять улыбнулся.

Дверь открыла молодая заспанная женщина, неопрятная, непричёсанная, с поблёкшим бледным лицом, в длинном, явно давно не стиранном халате, в стоптанных меховых тапках на голых полных ногах; во рту её исходила струйкой дыма папироса. Без всякого интереса взглянув на меня карими, с поволокой глазами, она сказала:

— Здравствуйте. Проходите.— И пошла по коридору в глубь квартиры. В её походке было что-то утиное.— Глебушка! — Она повысила голос.— Комната Зайца. Его три дня не будет. Я там чистое постелила. Завтрак на кухне.

Глеб распахнул передо мной вторую дверь по правой стороне коридора (их было по три с каждой):

— Проходи.