Мистические тайны Гурджиева. Часть первая: В поисках древнего знания. Дневник Гурджиева

Он добился цели, которую поставил перед собой в Бомбее несколько десятилетий назад...

А теперь о главном. Я не буду описывать в подробностях наше долгое путешествие к Тибету. Было достаточно и приключений, и опасностей, и неожиданностей, которым мы не находили объяснения.

Мы уже были в Тибете. Все наши попытки что-то узнать о Шамбале, о пути к этой стране оканчивались крахом: нас или не понимали, или делали вид, что не понимают. Мы шли наугад. Однажды, ранним утром, когда воздух чист и не раскалён солнцем, а горы вокруг кажутся призрачно-голубыми, я решился показать проводнику, худому, высохшему старику с коричневым лицом, иссеченным морщинами, обрывок карты на пергаменте. Проводник остановился, пристально посмотрел на меня глубокими неподвижными глазами и сказал по-тюркски:

— Дальше идите сами. Повернувшись, он медленно зашагал прочь.

И мы остались втроем: я, Саркис и безмолвный ослик, нагруженный нашим дорожным скарбом и бурдюками с водой. Единственная дорога вела в неизвестность. Мы двинулись по ней — у нас не было иного выхода. Ведь куда-то она ведет, эта пустынная дорога. К вечеру мы достигли развилки, от которой начинались сразу три тропы. Какую же выбрать?

— Смотри! — воскликнул Саркис.

На земле чётко виднелись крест и римская цифра V. Проведённая рядом стрела указывала на самую неприметную тропу, заворачивавшую вправо.

Помню, первый раз в жизни я испытал сразу два чувства, казалось, несовместимых— мистический страх и непонятный, целиком завладевший мною восторг. Я видел: Погосян испытывает то же, что и я. Мы ни о чём не говорили. С суетливой поспешностью мы двинулись по тропе, на которую указывала стрела. По этой тропе, в конце концов превратившейся в дорогу, укатанную множеством повозок, мы шли двое суток. Странно... За все это время мы не встретили никого. На третьи сутки дорога привела нас в большое селение, которое внезапно открылось за крытым поворотом. Это селение — называлось оно Талым — лежало у подножия невысокой горы, и за ней, сказали нам на постоялом дворе, где мы остановились, открывается путь в Тибет.

ЭТО случилось со мной в первую же ночь. Если всё происшедшее представить драмой, то у неё было два действия.

Действие первое. В середине ночи я вскочил с постели, как от толчка. В те годы сон у меня был крепкий, глубокий, я не просыпался до самого утра. И не видел снов. Они стали посещать меня после тридцати лет, превратившись в особый, только мне принадлежавший мир, в котором я жил второй, ирреальной жизнью.

Мы с Саркисом занимали крохотную каморку. Ночлежный дом представлял собой длинное одноэтажное здание, сложенное из крупных камней, и здесь даже в испепеляющую жару было прохладно. Коридор освещался тусклыми светильниками. Итак, я проснулся, как от толчка. В окне стояла полная яркая луна, и казалось, она приклеена к аспидно-чёрному небу.

«Иди!» — прозвучал в моем мозгу приказ.

Я быстро — сейчас понимаю, что я действовал, как лунатик,— оделся, нащупал драгоценный обрывок карты, аккуратно завернутый в плотную бумагу (она хранилась у меня под прокладкой легкой дорожной куртки), и хотел разбудить Саркиса.

«Иди один!» — прозвучало во мне. Я оказался в коридоре. Тихо потрескивали фитили в плошках; расплывчатые ленивые тени колыхались по стенам. Двери, двери, двери. Я направился к выходу.

И тут одна из дверей открылась. В её тускло освещённом проёме я увидел женский силуэт: на голое тело было накинуто прозрачное лёгкое покрывало. Я отчётливо видел крепкие широкие бёдра, тонкий стан; тёмные волосы рассыпались по округлым плечам. Черты лица неразличимы, только мерцание глаз... И я, уж не знаю, каким образом, понимал, что передо мной совсем молодая, даже юная женщина, может быть, моя ровесница. Из-под покрывала выпорхнули руки и протянулись ко мне.

А дальше... Нет, сначала я ещё раз должен сказать кое-что о моём отце, который, повторюсь, был в этой жизни моим первым Учителем, я его боготворил и любил всем сердцем. У него был очень простой, ясный и совершенно определённый взгляд на цель человеческой жизни. На пороге ранней юности, когда я уже начал задумываться своём предназначении, отец говорил мне:

— Запомни, основным стремлением каждого человека должно быть осознание своей внутренней свободы. Это во-первых. А во-вторых, необходимо подготовить себя к счастливой старости.

Но эта цель, говорил отец, может быть достигнута, если человек с детства и до восемнадцати лет выполняет четыре заповеди. Вот они (если бы я мог внушить их каждому юноше, вступающему в самостоятельную жизнь!..):

Первая заповедь: любить своих родителей.

Вторая заповедь: быть вежливым со всеми без различия — богатыми, бедными, друзьями и врагами, власть имущими и рабами, но при этом внутренне оставаться свободным.

Третья заповедь: любить работу ради работы, а не ради выгоды.

Наконец, четвёртая заповедь: до восемнадцати лет оставаться целомудренным.

Я свято и непреклонно следовал в юности этим четырем отцовским заповедям. За неделю до того, как мы с Саркисом появились в селении Талым, мне исполнилось восемнадцать лет. Я теперь имел право, я мог... Больше не надо сдерживать себя, усилием воли гасить влечение к женщине, преодолевать желание.

...Её руки были протянуты ко мне, и я шагнул в эту сладостную бездну, ощутил себя в жарком объятии, не испытывая никакого стеснения оттого, что моя восставшая плоть рвалась к ней, в её трепещущее страстью лоно. Мы не сказали друг другу ни единого слова. Она увлекла меня в свою комнату, еле-еле освещённую слабым светильником, на низкое ложе из ковров, умело и быстро раздела и сама сбросила с себя покрывало. Теперь я понимаю: это была весьма опытная женщина, может быть, даже профессионалка. И всё, что она делала, было по-восточному изощрённым. В огненном бреду я познал, теряя девственность, все бездны сладострастия, и через несколько дней, когда я уже мог трезво всё оценить, пришёл, поразмыслив, к единственно верному пониманию: то высочайшее наслаждение, которое испытывают мужчина и женщина во время акта, предназначенного продолжить род людской,— от Бога. Только от Бога.

Предвижу возражения. Да, согласен: падшие ангелы используют этот небесный дар в других целях. Но это уже иная тема. Не знаю, сколько продолжалось моё «падение». Но когда я оказался на улице, была ещё ночь, только луна, потерявшая свою огненность, поблёкшая, склонялась к дальнему горизонту, а из-за горы, у подножия которой лежало селение Талым, всплыла яркая одинокая звезда. Это была Венера. Неистово, исступлённо перекликались цикады. Я был другим. Я был мужчиной. Могучие силы и жажда жизни переполняли меня. «Иди!» — прозвучало в моём воспалённом сознании. Я откликнулся на зов.

Действие второе. Я ЗНАЛ, куда мне надо идти. Хотя вернее сказать по-иному: меня ВЕЛИ. Остались позади дома. Залитая бледным лунным светом, простиралась передо мной дорога, слюдяные камушки поблёскивали на ней. Я был переполнен ликованием, сладостным томлением и ожиданием, предчувствием: сейчас произойдет нечто судьбоносное. То моё состояние абсолютно точно передал великий русский поэт, наверняка посланец Творца на нашу прекрасную и горестную землю:

Выхожу один я на дорогу.
Сквозь туман кремнистый путь блестит.
Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу,
И звезда с звездою говорит...

Господи! Как искусен дьявол! Как умеет он прельстить неокрепшую душу человеческую! Прелесть! Прелесть... Справа от меня возникла широкая тропа, она вела к каменистой возвышенности — смутно виднелись острые уступы. И я знал, что эта тропа предназначена мне. Я стремительно шёл вперёд, и шаги мои были легки. Тропа запетляла среди скальных нагромождений, и, миновав один из них, я заметил впереди пламя небольшого костра. Человек сидел перед ним на корточках. Подойдя ближе, я увидел, что это старик, и сразу узнал его: то был наш проводник, отказавшийся идти с нами дальше, когда я показал ему обрывок карты с крестиком и римской цифрой V. Странно, но я совершенно не удивился.

— Здравствуйте,— сказал я по-тюркски.

Старик поднял голову и посмотрел на меня тем же взглядом, глубоким и медленным.

— Идём, отрок,— сказал он, поднимаясь.

Не оглядываясь, старик зашагал по тропе в глубь каменного хаоса. Я последовал за ним. Мы шли довольно долго. Впереди всё росла и росла почти отвесная скала, и скоро мы оказались у входа в пещеру, возле которой нас встретил мужчина в длинном, до земли, одеянии красного цвета, с капюшоном на голове, почти закрывавшим лицо. В руках у него было два факела. Один из них ярко и бесшумно горел. Поклонившись нам, человек поджег факел и передал его старику.

— Следуй за нами,— сказал проводник.

И мы оказались в пещере. В неверном свете факелов я видел каменные своды, которые то уходили во тьму, то придвигались почти вплотную. Иногда летучие мыши с писком стремительно проносились мимо, чуть не касаясь моего лица, и я стремительно шарахался в сторону.

Мы шли, шли... Неожиданно каменные своды и стены исчезли, тьма вокруг показалась безграничной, наши шаги уносило эхо. Но вот возник свет, он становился всё ярче и ярче,— мы приближались к большому костру, вокруг которого сидело несколько старцев, все в белых одеждах. Один из них, самый древний, с густыми и совершенно седыми волосами, восседал в кресле черного дерева с инкрустацией. Остальные — их было пятеро или шестеро — располагались прямо на земле, по-турецки скрестив ноги. За всё время, пока это длилось, они не произнесли ни единого слова, не шелохнулись и казались изваяниями. Мои провожатые погасили факелы, отступили в кромешную темноту, растворились в ней. Сейчас я думаю, что мы находились в огромной пещере. Со мной заговорил старец, сидевший в кресле:

— Мы ждём тебя.— Голос его был спокоен, нетороплив и полон силы.— Ведь ты Георгий Гурджиев?

— Да, это я.

— Вот твой гороскоп.— Перед старцем на плотном коврике лежал большой лист бумаги, испещрённый линиями, кругами и треугольниками, каббалистическими знаками, неразборчивыми в неверном свете костра письменами.— Ты пришёл точно в предписанную ночь. Слушай меня внимательно. Сначала я расскажу тебе об одном давнем событии. Там, на вашей земле, его называют мифом. Или легендой.

Старец задумался, пристально глядя на пламя костра. Толстые сухие стволы деревьев горели совершенно бесшумно. Я был так поглощён ожиданием рассказа, что не придал тогда никакого значения одному удивительному обстоятельству: трепетавший над стволами огонь не давал никакого жара, в костре не было углей.

Молчание затягивалось, и я решился на вопрос:

— А вы?.. Кто вы? — Сердце мое учащённо заколотилось.— Вы из Шамбалы?

Старец поднял голову и посмотрел на меня. Взгляд был темен, глубок. Подобие улыбки скользнуло по лицу старца.

— Да, я оттуда,— последовал, наконец, ответ.— Я один из Великих Посвящённых. Итак... В 1162 году по вашему христианскому летосчислению... Ведь твой Бог, Георгий Гурджиев, Иисус Христос?

— Да,— прошептал я.

— Так вот, в середине двенадцатого века от Рождества Христова в семье монгольского воина по имени Есугей родился мальчик. Его назвали Темучином. Никто из соплеменников не придавал никакого значения некоторым особенностям этого ребёнка: он мог, подняв руку, остановить ветер. Или табун лошадей, который, испугавшись, несётся в бешеном галопе. Он понимал язык птиц и диких животных. Однажды — к тому времени Темучину исполнилось четырнадцать лет — он был отправлен родителями в горы искать отбившихся от отары овец. Уже возвращаясь с ними домой, среди камней он нашёл огромное существо, истекавшее кровью. Это был человек и обезьяна одновременно. Две стрелы торчали в его теле — одна под правой лопаткой, другая — в левом плече. В тех краях этих обитателей гор, которых очень редко удаётся увидеть людям, называют йети...

— Снежный человек? — вырвалось у меня.

— Да, в Европе вы их называете так. Йети приближался к порогу смерти. Раненный охотниками, он потерял много крови. Темучин обладал ещё одним качеством: его руки умели врачевать — от одного его прикосновения раны затягивались. Он осторожно извлёк из тела йети стрелы и начал водить над ранами умиравшего йети ладонями. Так продолжалось несколько часов. Постепенно раны затянулись. Темучин отогнал овец домой и, никому ничего не сказав, вернулся к йети с водой и пищей. Так продолжалось несколько дней. Он выходил «снежного человека», как ты его называешь: настал час, и йети поднялся с земли; он был совершенно здоров. Теперь ответь мне, Георгий, ты знаешь, кто такие йети? Каково их предназначение в наших горах?

— Нет, не знаю,— прошептал я.

— Йети охраняют башни, через которые можно попасть в Шамбалу.

— Семь башен? — спросил я.— Семь башен, которые и есть врата в Шамбалу?

— Да. Но существуют и другие пути, по которым можно попасть к нам. Их тоже охраняют йети. Так вот, тот спасённый «снежный человек» в благодарность привел мальчика к своим хозяевам.
— В Шамбалу? — вырвалось у меня.— К Великим Посвящённым?

— Да.— Лицо старца напряглось.— К нам... К Великим Посвящённым. Йети угадал в мальчике того, кто был нужен нам. В дальнейшем он стал храбрым воином и получил новое имя — Чингис.

Старец замолчал, неподвижно, сосредоточённо глядя в мой гороскоп, который лежал у его ног. Бесшумное холодное пламя над брёвнами в костре освещало лица старцев, сидевших вокруг него; они по-прежнему были неподвижными, застывшими, и мне они уже не казались живыми людьми. Один из них сидел рядом со мной, и я невольно всматривался в его лицо, оно поражало неестественностью: не лицо — маска, на которой искусно вылеплены выразительные морщины, высокий лоб, глубокие глазницы, в которых не видно глаз...

— А кто был нужен? — нарушил я своим вопросом молчание.

— Был нужен спаситель мира,— тут же откликнулся старец и, прямо, пристально глядя на меня, спросил: — Скажи... Путешествуя со своим другом, разыскивая то место в Тибете, которое обозначено на твоей карте, что вы видели в пути?

— Мы много всего видели, Учитель.— Я не совсем понял его вопрос.— Разные страны, города, храмы, где своим богам молятся люди. Мы видели...

— Подожди! — перебил меня старец.— Как живут люди в тех местах, через которые вы прошли?

— Они живут по-разному,— ответил я, не понимая, какого ответа от меня ждут.

— Да! По-разному. Одни живут бедно, другие богато, одни купаются в роскоши, у других нет куска хлеба, чтобы накормить голодных детей. Так?

— Так,— с горечью согласился я.

— И между людьми раздор, вражда, ненависть, они убивают друг друга, они погрязли в грехах... Ты со мной согласен, Георгий?

— Да, я согласен с вами, Учитель.

— Тогда было так же! — воскликнул старец. И повторил, уже шепотом: — Тогда, в двенадцатом веке, было также... Властители Шамбалы искали человека, наделённого могучей оккультной силой, которому можно было бы поручить спасение мира от вражды, раздоров, ненависти и пороков. Именно такого человека к нам привёл спасённый йети. Им был Чингис, сын воина. Он оказался могущественным медиумом. В пятой башне нашего государства хранился трон...

Я не смог удержать возгласа и перебил старца:

— В башне под номером пять?

— Именно так, мой юный друг. В троне, который получил Чингис от Великих Посвящённых, была сосредоточена невиданная сила, космическая. Обладатель трона мог спасти человечество, вывести его на путь благоденствия, всеобщего равенства, на путь создания общества, где царствует только закон, перед которым все равны. И в этом обществе развивается гармоничная человеческая личность. Став обладателем трона, Чингис получил от правителей Шамбалы наставление: данными ему силой и властью спасти род людской. Старец опять погрузился в молчание и задумался.

— И что же Чингис? — не вытерпел я.

— Чингис? — Лицо рассказчика стало скорбным.— Двадцать с лишним лет он делал предписанное ему. Но... Наверно, случилось то, что должно было случиться. Чингис вкусил прелесть первых побед, его ноздрей коснулся запах крови поверженных врагов. Он обрёл светскую власть, став ханом... Он превратился в Чингисхана и задумал свои завоевательные походы. Всё дальнейшее общеизвестно. 1211 год: покорение Северного Китая — оно длилось до 1216 года. Дальше Чингисхан в беспощадных сражениях подчиняет себе народы, которые тогда населяли бассейн Аральского моря. Сын Чингисхана Тулей победоносно проходит через государства Кавказа, облагая их данью, оказывается в скифской степи и на реке Калка наносит тяжкое поражение русским князьям. Начинается то, что в России, гражданином которой ты, Георгий, сейчас являешься, будет названо почти трехвековым монголо-татарским игом. Чингисхан завоёвывает Афганистан, Хорезм — и это уже 1224 год. Опьянённый успехами, ставленник Шамбалы начинает готовить поход в Индию.— Старец тяжко вздохнул.— Терпение Великих Посвящённых иссякло: Чингисхан не оправдал их надежд. Могущественный трон был у него отобран, и скоро великий полководец скончался, хотя его захватническое дело, увы, продолжали наследники. Ведь тебе известно имя хана Батыя?

— Да, известно,— сказал я. И нетерпеливо спросил: — А трон? Что случилось с троном?

— Теперь он называется троном Чингисхана. А хранится он на прежнем месте: в пятой башне Шамбалы.

Я молчал. Я лишился дара речи! Рассказчик, не мигая, смотрел на меня. Глаза его были сплошными чёрными пятнами, в которых мерцал глубокий ровный огонь. Я увидел: все старцы, сидевшие вокруг костра, тоже, повернув головы, внимательно смотрели на меня, и глаза их были черны.

— Достань, Георгий, клочок карты, которая спрятана в твоей одежде.— В голосе старца звучал приказ.